Фрагменты из комментариев к Liber AL vel Legis. (I:51-52, II:21-22)

Алистер Кроули

I:51. Четверо врат ведут в единый дворец; полы во дворце том — из серебра и золота; в нем лазурит и яшма; и все редчайшие благовония; жасмин и роза; и символы смерти. Пусть войдет он четырьмя вратами по очереди или сразу всеми; пусть ступит на полы дворца сего. Не увязнет ли он? Amn. Эй, воин! а что, если увязнет слуга твой? Но есть средства — и средства. А посему будьте прекрасны собою; облачайтесь в изысканные одежды; вкушайте обильные яства и пейте сладкие вина и вина пенные! Также досыта вкушайте любовь по воле своей, когда, где и с кем пожелаете! Но все это — во имя мое.

Комментарий. Первая часть этого стиха связана со второй лишь словами «а посему». В ней, по всей видимости, описывается некое посвящение или, быть может, не какое-то конкретное посвящение, а метод посвящения вообще. Я бы предположил, что дворец — это «Священная Обитель», или Вселенная, человека, Посвященного в Новый Закон. «Четверо врат» — это, возможно, Свет, Жизнь, Любовь и Свобода; см. «De Lege Libellum»[1]. Лазурит — символ Нуит, яшма — Хадита. «Редчайшие благовония» — возможно, различные типы экстаза или самадхи. Жасмин и роза — эмблемы двух главных Таинств, а «символы смерти» — быть может, некие тайны одной широко известной экзотерической посвятительной школы[2], члены которой, за редкими исключениями, не имеют понятия о том, что означает вся эта символика.

Затем поднимается вопрос о том, сможет ли посвященный утвердиться и удержаться на том Высоком Месте, которого достиг. Мне представляется, что здесь идет речь об аскезе, которую обычно считают необходимым условием для участия в подобных мистериях. Ответ гласит: «Но есть средства — и средства»; подразумевается, что строго обязательных правил не существует. Это созвучно общей нашей интерпретации Закона: сколько на свете индивидов — столько и правил.

В свете этого слова «а посему» становятся совершенно понятны. Нам надлежит наслаждаться жизнью в полной мере и совершенно обычным образом, как во все времена поступали все свободные и великие люди. Единственное, о чем нужно помнить, что каждый из нас — «Член Тела Божьего»[3], Звезда в Теле Нуит. При этом условии нас призывают раскрывать и развивать во всей полноте каждую из наших Натур, уделяя особое внимание тем удовольствиям, которые не только служат самовыражению души, но и помогают ей достигнуть наивысших степеней этого самовыражения.

Для буржуа (как в наши дни называют «христианина») акт Любви — это грубое животное действо, посрамляющее его хваленую «человечность». Половое влечение попирает его своими копытами, мучает и утомляет его, внушает ему отвращение, доводит до болезней и делает его нелепым даже в собственных его глазах. Оно — причина едва ли не всех его неврозов.

От этого чудовища он защищается двумя способами. Во-первых, он убеждает себя, что на самом деле оно — переодетый Прекрасный Принц, и обвешивает его цветными лоскутками и мишурой романтики, сантиментов и религии. Он называет его Любовью, отрицая его силу и подлинность, и поклоняется этому восковому идолу, пытаясь ублаготворить его всевозможными подачками и лакомствами.

Во-вторых, несмотря на все эти театрально-карнавальные ухищрения, в глубине души он по-прежнему убежден, что имеет дело с чудовищем-людоедом, а потому люто ненавидит людей другого склада, которые смеются над его страхами и заявляют, что монстр, вызывающий у них такой ужас, — в действительности не огнедышащий дракон, а крылатый конь, послушный и привычный к узде. Они объясняют ему, что не надо бояться, а надо просто учиться ездить верхом. Но ввиду того, в какое унизительное положение он себя загнал, дружелюбная мужественность подобного совета воспринимается как смертельное оскорбление, — и он начинает взывать к толпе, чтобы та забила камнями богохульников. Он всеми силами старается сохранить в неприкосновенности пугало, которого так боится; показать ему, что Любовь — это страсть, которой повластны все, которая сама по себе чиста и очищает всех, кто Ей доверился, значит вскрыть самый чувствительный нарыв его души.

Мы, последователи Телемы, — не рабы Любви. Наш Закон — «любовь в согласии с волей». Мы не считаем любовь чем-то постыдным и унизительным, гибельным для тела и души. Мы не воспринимаем ее как капитуляцию божественного начала перед животным; наоборот, для нас она — средство, позволяющее превратить животное в Крылатого Сфинкса, который вознесет человека в горние выси, в Обитель Богов.

Поэтому мы особо подчеркиваем, что истинная цель любви — это отнюдь не та грубо физиологическая цель, которой подменяет ее Природа. Да, продолжение рода — это тоже таинство, таинство физического Обряда, посредством которого мы воссоздаем себя в новом обличье, вплетаем в новый гобелен из плоти еще один сюжет из Истории нашей Души. Но Любовь — это еще и таинство пресуществления, посвящение, которое проходит сама наша Душа; это не только Питающий Хлеб, но и Опьяняющее Вино. «И никогда жрецом не стать тому, // Кто причастился только одному»[4].

Поэтому мы сердечно приветствуем такие формы Любви, которые не подразумевают продолжения рода; стимулирующее действие физического воодушевления пробуждает в нас душевный и духовный энтузиазм. Опыт показывает, что страсти, обращенные на подобную цель, действительно облагораживают и возвышают все существо человека, как мужчины, так и женщины. Единственное условие, которое надлежит соблюдать при этом, указала Нуит: «Но все это — во имя мое».

Не надо путать эпикурейца с моральным уродом, живущим лишь ради обжорства. Любитель Бетховена — не «выродок» среди «нормальных» людей, не знающих другой музыки, кроме боя тамтамов. И точно так же те яды, которых боится буржуа, — не средства самоублажения, а очистительные снадобья; грубый скот, способный предаться своей тайной похоти только в темноте и напившись допьяна, чтобы после бормотать какие-то идиотские оправдания, не вправе судить даже Фрину[5] и уж тем паче — людей, настолько чуждых всякой грубости, что магнит их души может пробудиться и устремиться к объекту влечения совершенно независимо от физической формы последнего. Для нас Любовь — это таинство служения Нуит, врата благодати и дорога, ведущая праведного в Горний Дворец Ее, в обитель несравненной чистоты, озаренную лампадами Звезд.

«По воле своей». Полагаем, из вышесказанного уже понятно, что каждый человек имеет полное и неотчуждаемое право располагать орудиями своего пола так, как это свойственно его индивидуальной природе, и отвечать за свои действия в этом отношении только перед самим собой. Однако при этом он не должен поступать в ущерб себе и своему вышеупомянутому праву; частный случай попрания собственного права — нарушение аналогичных прав других людей. Вор не может сколько-нибудь обоснованно жаловаться, если ограбят его самого. Поэтому такие поступки, как изнасилование или совращение малолетних, могут совершенно оправданно считаться преступлениями против Закона Свободы и караться в интересах этого Закона.

Точно так же не входят в понятие «по воле своей» и действия, направленные на то, чтобы ущемить свободу другого человека косвенным образом, — например, воспользовавшись его невежеством или доверием, подвергнуть его тяготам болезни, бедности, общественных гонений или деторождения, если только этот человек не будет полностью осведомлен о последствиях и не даст на них добровольного согласия безо всякого принуждения или влияния со стороны.

Более того, не следует причинять другим людям вред, уродуя их врожденную натуру. Например, нельзя пороть детей и подростков, ибо тем самым возникает опасность извратить их пробуждающуюся сексуальность, еще очень чувствительную к внешним воздействиям, и запечатлеть на ней клеймо мазохизма. Схожим образом и гомосексуальные игры между мальчиками в некоторых случаях могут психологически или даже физически воспрепятствовать развитию врожденной мужественности.

Попытки запугивать подростков ужасами Ада, Болезни или Безумия, до которых якобы доводит сексуальная жизнь, могут навсегда искорежить нравственную природу и породить ипохондрию и прочие душевные болезни вкупе с извращениями расстроенного и искаженного инстинкта. Лишение естественных удовольствий может повлечь за собой пристрастие к тайным и опасным порокам, которые разрушают свою жертву, ибо представляют собой искусственные и противоестественные отклонения от здоровых процессов. Нравственные увечья такого рода подобны тем, которым нищие попрошайки подчас подвергают детей, сдавливая и ограничивая в росте какую-либо часть тела, что компенсируется чудовищным разрастанием другой части[6].

Но, с другой стороны, мы не имеем права а priori препятствовать каким бы то ни было проявлениям сексуального влечения. Мы должны признать, что лесбийские наклонности тех праздных и чувственных женщин, которые в силу своей утонченной натуры питают отвращение к грубости, типичной для среднестатического мужчины, столь же безоговорочно Праведны в своих истоках, сколь и аналогичные пристрастия тех английских аристократов и священников, которые находят женщину отталкивающей с эстетической точки зрения и при этом, как велит им чувство собственного достоинства, ищут в любви интеллектуальной близости, духовной пищи и выхода за пределы чисто животных побуждений, а потому обращают ее на такой объект, обладание которым никогда не заставит их погрязнуть в быту и не повлечет за собой беременности со всеми ее низменными проявлениями.

Каждому человеку надлежит изучить пределы и особый характер Вселенной своей личной сексуальности, постигая ее на опыте самого разнообразного рода. Каждый человек должен понять, что каждая дорога — царский путь и что единственный вопрос, на который он должен найти ответ для себя, — «Какая из дорог — моя?» Любая частная особенность с равным успехом может оказаться свидетельством самой сокровенной сути его личности; сами по себе они все в равной мере «законны»; и в собственном своем независимом выборе тех или иных частностей как наиболее верных для себя лично каждый человек столь же прав, сколь и любой его ближний — в аналогичном независимом выборе, сделанном для себя. Никто не должен стыдиться или страшиться своей гомосексуальности, если она и впрямь присуща ему от природы; не следует идти против своей истинной натуры в угоду общественному мнению, срдневековой морали или религиозным предрассудкам. Устрица останется сидеть в своей раковине, сколько бы Дарвин ни твердил о «низкой эволюционной стадии» ее развития, пуритане — о ее приапическом символизме, а идеалисты — о ее непригодности для жизни в гражданском обществе.

Пропагандисты гомосексуальности — и Джон Эддингтон Саймондс[7] primus inter pares[8]! — без устали, как Геркулесы, трубят о несметных духовных, общественных, нравственных и интеллектуальных премуществах, кои принесут мужчине ласки друга, сочетающего в себе достоинства Аполлона, Ахилла и Антиноя, — при условии, что он избежит силков Химеры с головою Кирки, телом Клеопатры и нравом Крессиды[9].

Почему они не оставят нас в покое? Я охотно соглашусь с ними, но только на своем условии: пусть не требуют от меня быть последовательным. Я готов исповедать их веру, но пусть разрешат мне побыть Петром, прежде нежели петух пропоет трижды[10]. Еще более настойчиво твердят они о том, что гомосексуальность излечит человечество от всех болезней и бед, превратив его в подлинно «сплоченную когорту». По этому поводу следует признать, что аргументация их безупречна: с одной стороны, они успешно взывают к здравому смыслу, с другой — к эмоциям, перечисляя и подчеркивая страдания, в которых погрязло общество. С точностью Эйлера[11] и страстью, достойной Хинтона[12], они доказывают, что гетеросексуальность — источник бесчисленных зол: ревности, абортов, болезней, детоубийств, обманов, интриг, ссор, бедности, проституции, всевозможных гонений, праздности, потакания своим прихотям, напряженности в обществе, перенаселенности и вражды между полами. С убедительностью Пуанкаре они демонстрируют, что Иисус и апостол Павел, провозгласившие брак бичом человечества, нанесли удар в самое сердце ада, и приводят Иоанна и Тимофея[13] в пример того, насколько прав был Платон в своей апологии страсти к мальчикам. Жалки пред судилищем их Марк Антоний, закрывший лицо полою тоги[14], — один из легиона пропащих душ, погубленных женщиной; и слепой Самсон; и Адам, изгнанник из рая; все они пробираются наощупь вдоль бесконечного стола, который эти проповедники завалили несметными свитками повестей о несчастьях, что женщина навлекла на несметных мудрецов и царей, и картами городов и храмов, сокрушенных пятою Любви и обращенных в пожарища, пепел которых тлеет и по сей день, а дым навевает скорбные песни о том, как дыханье Астарты раздуло пожравший их пламень. Угли угасших империй вопиют, что их разорило проклятье Венеры, гонительницы мужчин.

Рядом с Павлом сидит Будда — с улыбкой на лице; шею его обвивает рука Ананды[15]. Между ними, товарищами своими по оружию, нетерпеливо нетерпеливо расхаживает Мухаммед; на поясе его — железный ключ, кнут и меч, чтобы отнять у женщину свободу, любовь и жизни, пока они не погубили его своими чарами.

Там, на судилище этом, стоит и Зверь — в стороне, но весь внимание. Он не станет взвешивать свидетельства сторон на весах каких бы то ни было преимуществ. Ибо он убежден: никакой стандарт не достоин стать мерилом для абсолютной ценности. С его точки зрения, малейшая личная прихоть важнее всей мудрости, всей философии, всех частных выгод и всей заботы о благе общества. Даже у ничтожнейшего из людей обол его личных сексуальных предпочтений отмечен печатью его державной души, а, значит, столь же действителен и законен, сколь и золотой талант его соседа. Безжизненная Луна имеет точно такое же право вращаться вокруг Земли, как Регул — пламенеть в сердце Льва[16]. Единственное преступление в космосе — столкновение небесных тел, сошедших со своих законных орбит.

Поэтому Зверь отказывается принимать чью-либо сторону в споре о преимуществах того или иного способа самовыражения души в символах сексуальности. В любви приверженность канону не менее губительна, чем в литературе или живописи: канон удушает индивидуальность стиля, а насильственное его насаждение гасит пыл искренности.

Человеку, по натуре гетеросексуальному, лучше подвергнуться всем несчастьям, которые косвенным образом может навлечь на него исполнение его истинной воли в этом отношении, нежели наслаждаться здоровьем, богатством и счастьем, купленными ценой подавления своей сексуальности или предания ее на службу Содому и Гоморре.

И точно так же андрогину, урнингу[17] или женщинам с аналогичными предпочтениями лучше терпеть частный и публичный шантаж, угрозу полицейских преследований, отвращение, презрение и ненависть толпы и внутренние терзания от мыслей о том, что особенности такого рода могут свидетельствовать о дегенеративной натуре в целом, нежели навредить свое душе по-настоящему, ввергнув ее в ад воздержания или осквернив объятиями рук, внушающих неприязнь.

Каждая звезда должна сама расчислить собственную орбиту. Все — в ее Воле, и в то же время все — во власти Необходимости. Покинуть предначертанный путь в конечном счете невозможно; стремиться сойти с него — значит лишь обрекать себя на страдания. Зверь 666 провозглашает данной Ему властью, что каждый мужчина, каждая женщина и каждый индивид промежуточного пола абсолютно свободен интерпретировать и выражать свое «Я» средствами любых сексуальных практик, будь то прямо или же косвенно, мысленно или символически, — независимо от того, считаются ли эти практики оправданными с физиологической, юридической, этической или религиозной точки зрения, но при одном лишь условии, а именно, что все участники каждого акта полностью осведомлены обо всех его последствиях и сопряженной с оными ответственностью, и дали на это добровольное и чистосердечное согласие.

Более того, Зверь 666 рекомендует приучать детей с самого раннего возраста к зрелищу всевозможных сексуальных актов, а также процесса родов, дабы разум их не омрачался туманом лживых измышлений и напускной таинственности, под влиянием которых развитие подсознательной символической системы их индивидуальной души может может извратиться и пойти в неверном лично для них направлении.

«Когда, где и с кем пожелаете!»

Указание «с кем» практически полностью разъяснено в комментарии к словам «по воле своей». Достаточно лишь подчеркнуть, что выражение «по воле своей» объявляет позволительными все разновидности сексуальных актов, а выражение «с кем» — половое общение с любыми возможными партнерами. Если бы мы не будили спящих собак и не лезли не в свое дело, Эдип не страдал бы от Фурий; Отелло, Ромео, Перикл Тирский, Лаон и Цитна[18] и многие другие избегли бы ужасных несчастий. В реальной жизни только на нашем веку мы наблюдали, как Оскар Уайльд, сэр Чарльз Дилк, Парнелл, каноник Эйткен[19] и бесчисленные другие люди, многие из которых превосходно трудились на благо мира, были уничтожены лишь потому, что толпа сочла их «аморальными». Это указание, «с кем», отменяет Одиннадцатую Заповедь — «Не попадайся!» — провозглашая законными Инцест, Прелюбодеяние и Педерастию — практики, которым и ныне предаются все, но с унизительными предосторожностями, продлевающими сомнительное удовольствие школьных эскапад и делающими стыдливость, стеснительность, трусость и лицемерие залогом успеха в жизни. Известно также, что сексуальная распущенность всегда усугубляется излишней озабоченностью самой темой секса — озабоченностью, которая неизбежно вытекает из того, сколь важное значение в действительности придается этому предмету в современном обществе.

Предписанный Правилами Этикета запрет на любые прямые упоминания о сексе довел наше общество до того, что Зигмунду Фрейду и прочим не составило труда доказать, что мы, осознанно или нет, но все время упоминаем о нем косвенно — в каждой наши мысль, каждом слове и каждом движении!

Если кто-то накопил слишком много пороху, пусть подыщет открытое место и взорвет его там наконец, чтобы не разнести в пух и прах всю округу.

В умеренно здоровом обществе редко можно встретить случаи «извращенного чувства голода». Только лишения военных лет могут повлечь за собой массовые преступные ухищрения, направленные на добычу деликатесов, и искусственные попытки смягчить обострившийся аппетит при помощи химических суррогатов.

Островитяне Южных морей — нагие язычники, не знающие морали, — темпераментны в любви, но при этом совершенно свободны от невротических «преступлений на почве страсти», от какой бы то ни было одержимости сексом и пуританской мании преследования; так называемые извращения среди них практически не встречаются, а моногамия распространена повсеместно и является общепринятым обычаем.

И даже цивилизованных городских психопатов, которых понуждают ко всевозможным излишествам вездесущие эротические намеки и влияние толпы, обезумевшей от подавленной сексуальности, не следует считать совершенно неизлечимыми. Стоит лишь им стряхнуть это непрерывное давление, перебравшись в такие места, для жителей которых половые органы столь же невинны, как и дыхательные, — и они незаметно для себя начинают избавляться от «сверхценной идеи», о которой судовая сирена Морали трубила у них над ухом с детства; все извращения исчезают сами собой. Так сжатая пружина распрямляется, лишь только на ее перестают давить извне. Человек возвращается к своей естественной сексуальной природе, которая почти всегда, за исключением редчайших случаев, оказывается простой, чистой и благородной. Более того, секс вообще перестает играть главную роль в Пантомиме их Жизни, а освободившееся место занимают другие интересы, вернувшиеся к должным пропорциям.

Теперь можно задаться вопросом, почему Книга специально уточняет, что мы имеем право любить, «когда» и «где» пожелаем. Ведь ограничения по времени и месту в этом отношении на самом деле всерьез беспокоят немногих. Приходят на ум разве что любовники, живущие в каких-нибудь ужасных семьях или на негостеприимных съемных квартирах и вынужденные скитаться дождливыми ночами из отеля в отель, спасаясь от полицейских облав. Но, быть может, это уточнение служит для того, чтобы объявить совершенно уместным предаваться любви без страха и стыда, не дожидаясь темноты и не подыскивая тайного убежища, но при свете дня и в общественных местах, так же безмятежно, как если бы подобные занятия были совершенно естественным дополнением утреннего моциона.

Довольно скоро любопытство померкло бы перед привычкой, и соитие стало привлекать бы к себе не больше внимания, чем платье нового фасона. Ибо нынешний поголовный интерес к сексу объясняется прежде всего тем, что, при всей своей общеизвестности, предмет этот окутан непроницаемой тайной. Никого ведь не возбуждает зрелище человека за едой. А «неприличные» книжки на самом деле скучны, как сборники проповедей: чтобы оживить и то, и другое, нужен подлинный талант.

Учитывая это, можно предположить: когда любовь начнут принимать как должное, нездоровый интерес к ней, порожденный завесой тайны, тотчас исчезнет. Сводник, проститутка и альфонс обнаружат, что остались не у дел. Все больные устремятся прямиком к докторам, а не к шарлатанам, как в наши дни, когда алтари миссис Гранди[20] день за днем обагряет кровь ее верных служителей. Невежество и беспечность больше не станут обрекать на муки незрелых юнцов. Никто больше не поплатится карьерой или здоровьем за минутное наслаждение.

Но, самое главное, люди начнут понимать истинную суть сексуальных процессов: их незначительность в физическом плане — как обычной функции одной из множества частей тела и их всепоглощающую важность в плане трансцендентном — как средства выражения Истинной Воли и первого из покровов «Я».

До сих пор наши сексуальные табу могли положить на лопатки самих Гилберта и Салливана[21]. Мы превратили любовь в рабыню имущества и заставили ее платить налог на каждый чих. Мы сковали ее по рукам и ногам этикетом: «По газонам не ходить!», будь ты хоть сам Господь Бог.

Мы измазали ее с головы до ног грязью морали, как тот чудак, что косится с неодобрением на Гималаи, а сам строит свою жизнь по законам муравейной кучи. Но теперь у нас есть Закон Телемы!

(По-видимому, стоит добавить, что вышеизложенные этические теории выдержали проверку практикой. Эксперимент показал, что за снятием — самым радикальным образом — всех обычных ограничений на поведение сначала следует краткий период разного рода неудобств, но затем проблема секса полностью отходит на задний план; человек возвращается к естественности и, сам того не сознавая, утверждается именно в таком образе жини, который традиционно считается «высокоморальным».)

Вместо постскриптума позволю себе сопоставить вышеизложенные теории с двумя реальными примерами супружеской жизни, как та бытует в Англии.

№1. Мистер У., стряпчий, сельский джентльмен, человек весьма состоятельный; плимутский брат. Вел практику в Саутси (Гэмпшир) и слыл там «честным законником». Всякий раз после очередных родов или выкидыша его жена по несколько недель, а то и месяцев лежала при смерти из-за перитифлита или перитонита, вызванных осложнениями. Но этот джентльмен, прекрасно сознававший, в чем причина, без зазрения совести продолжал в том же духе. Когда я с ним познакомился, у него было уже восемнадцать детей, а затем родилось еще двое. Очевидно, он полагал, что имеет полное Право оплодотворять свою жену, сколько захочет, а выживет она или нет — это ее личное дело. Стоило ей хоть немного прийти в себя, как снова начиналась «семейная жизнь». В результате за двадцать пять лет она и месяца не провела в добром здравии. При всем этом мистер У. был добрейшей души человек, глубоко преданный жене и детям, искренне верующий и мягкосердечный. Но ему ни разу даже в голову не пришло воздержаться от осуществления своего Права, из-за которого он ежегодно ставил под угрозу ее жизнь. (Надо добавить, что он все время очень тревожился за ее здоровье.)
№2. Мистер Г., искуснейший резчик и гравер по штампам, человек с тонким вкусом и нежной душой, куда более чувствительный, чем большинство людей, превосходящих его по общественному положению и образованию. Он с детства страдал неизлечимой формой псориаза, из-за которой почти постоянно пребывал в раздражении, плохо спал и жаловался, что он — «прокаженный». Действительно, кожа у него шелушилась так сильно, что его постель по утрам приходилось подметать с совком и щеткой! Единственным средством, которое приносило ему хоть какое-то облегчение (и позволяло по крайней мере попытаться заснуть), было масло гаультерии, которым он мазался перед сном, наполняя весь дом ужасной вонью. Казалось бы, что человек, страдающий таким недугом, сам в первую голову должен стремиться спать одному; что ему самому должно быть неприятно и отвратительно делить с кем-то постель. Но его жена — тоже больная женщина (средних лет в тот период, когда мы были знакомы), огромная, тучная, с жирной кожей, страдавшая ревматоидным артритом, туберкулезом костей и так далее, — была ему Женой; она всегда должна была находиться под рукой, буде мистеру Г. приспичит осуществить свое супружеское Право. (Для миссис Г. беременность, кстати говоря, тоже означала почти верную смерть, как и в том нашем первом примере.) Поразительно здесь то, что человек настолько чувствительный и тонкий проявлял такую душевную черствость в этом частном отношении. Даже простые люди боятся внушить физическое отвращение тем, кого любят. Создается впечатление, что самый факт заключения Брака уничтожает все естественные свойства человека и вводит в действие систему правил, диаметрально противоположную по духу и букве той, которой руководствуется Любовь. Я взываю к беспристрастному наблюдателю! Пусть ответит, чтó на самом деле чище, здоровее, человечнее и нравственнее: идеалы этой Книги или института Брака в том виде, в каком мы его наблюдаем?
I:52. Если же это не будет исполнено; если смешаете вы разделенья пространства, сказав: «Они едины» или «Их много»; если не будет всегда ритуал совершаться во имя мое, — готовьтесь к страшному приговору Ра Хор Хуита [Ra Hoor Khuit]!

Комментарий. Утверждать, что все мы — независимые Звезды, так же неверно, как и заявлять, что все мы — Одна Звезда. Каждая Звезда индивидуальна, но каждая связана с другими Законом. Такая Свобода под властью Закона — одно из самых сложных, но и самых важных положений этой Книги. Далее, ритуал — наша жизнь — должен быть всецело посвящен Нуит, ибо Она — та Конечная Цель, к которой мы стремимся, асимптота нашей кривой. Неспособность сосредоточиться на этой единой цели порождает иллюзию двойственности, которая влечет за собой дробление и разрушение. «Страшному»: потому что Ра-Хор-Хут — «бог Войны и Возмездия» [III:3]; см. главу III.

Изложенное в предыдущих стихах учение, которое не просто дозволяет сексуальные вольности в обычном смысле слова, но и сознательно поощряет их в таком смысле, который способен потрясти даже завзятого вольнодумца, удивит и встревожит любого мага, в особенности если он хорошо знаком с теорией и практикой своего искусства. «Да что же это такое, во имя Адонаи! — воскликнет он. — С незапамятных времен существует неоспоримая традиция, предписывающая заклинателю хранить целомудрие в период подготовки даже к самым элементарным операциям нашего Искусства. Разве не общеизвестно, что девственность — сама по себе одна из могущественнейших сил и одно из наиважнейших условий эффективности всякой Магии? Это не вопрос технических формул, которые и впрямь могут измениться вследствие такого события, как Равноденствие Богов. Это одна из тех вечных истин, на которых зиждется Природа Вещей — вне зависимости от среды и от каких бы то ни было особенностей места и времени». В ответ на подобные рассуждения я могу лишь улыбнуться и кивнуть, выражая самое искреннее согласие. Единственное, в чем я могу с ними не согласиться, — это то, что, быть может, сам термин «целомудрие» до сих пор понимали превратно и что его надлежит истолковать по-иному. Схожим образом современная наука истолковала по-иному характер взаимоотношений между Землей и Солнцем, ни на йоту не погрешив против наблюдаемых в Природе фактов. И точно так же можно утверждать, что современные открытия в области физиологии продемонстрировали ошибочность представлений о сексуальных процессах, бытовавших в эпоху Осириса, когда целомудрие понимали как физическое воздержание, не отдавая себе отчета в том, какие тяжелые психологические и нравственные последствия — не говоря уже о физических — влечет за собой отказ от половой жизни. Это заблуждение уходит корнями в догмат о первородном грехе; при этом оно, как ни парадоксально, оправдывает поллюции, объявляя их непреднамеренным проступком, хотя это — то же самое, что утверждать, будто лунатик, сорвавшийся в пропасть, погибнет не до такой степени, как Эмпедокл или Сапфо[22].

Учение Телемы полностью разрешает всю эту проблему, примиряя факты, установленные наукой, с предписаниями магии. Даже самому неоперившемуся новичку в алхимии должно быть очевидно, что, если и существуют на свете материальные субстанции, обладающие магическими свойствами, то primus inter pares[23] к их числу надлежит отнести то вещество, которое заключает в себе самую суть человеческой природы и служит первоматерией для того Великого Делания, в коем род наш разделяет божественную прерогативу сотворения человека — мужчины и женщины — по собственному образу и подобию.

Вопрос о том, осознается или нет эта воля к творению в каждом отдельном случае, очевидно, не столь уж важен. Пьяный Лот со своими дочерьми преуспел не меньше, чем обстоятельный Юпитер, растянувший ночь на сорок восемь часов, чтобы зачать Геркулеса.

Этим величайшим из талисманов от природы владеет каждый мужчина. Это его «драгоценная жемчужина»[24], против которой все другие сокровища — хлам. И первейшая его обязанность — хранить эту субстанцию в чистоте. Он не должен допустить, чтобы она утратила свои достоинства из-за плохого питания или болезней. Он не должен пытаться уничтожить ее, как сделали Ориген и Клингзор. Он не должен расходовать ее впустую, как делал Онан.

Но, с другой стороны, не расходовать ее впустую невозможно по физиологическим причинам: каких бы высот мы ни достигли в воздержании, время от времени нам все же приходится спать. Поэтому Природа — по великой щедрости своей или предосторожности ради — снабдила нас этой субстанцией в таком избытке, что род человеческий не пресекся бы, даже если бы на тысячу женщин осталось лишь трое мужчин. Таким образом, проблема эффективности представляется практически неразрешимой.

И вот мы сталкиваемся еще с одним с фактом, а именно: Нуит предписывает нам полную свободу в выборе способов применения этого нашего первейшего, самого главного или самого могущественного талисмана; и на первый взгляд кажется, что дозволение это сформулировано как абсолютно безоговорочное в самых ясных и однозначных словах. Кажется, что «Но все это — во имя мое» добавлено как бы между прочим. И тем сильнее наше потрясение, когда следующий стих ставит нас перед угрозой — правда, выраженной не вполне понятно, но от этого ничуть не менее страшной.

Первые мысли, которые приходят нам в голову по этому поводу, только усугубляют чувство неприятного удивления. Получается, что существует все же некий род действий, который строго-настрого запрещен — под страхом полного отпадения от закона свободы и превращения в преступников; и сколь же возрастают наши изумление и ужас, когда мы осознаём, что этот единственный акт, который может предать нас проклятию, — не что иное, как естественное отправление совершенно неконтролируемой природной функции, бессознательная реакция на непреодолимое побуждение. Мы возвращаемся к предыдущему стиху... мы еще раз перечитываем всю главу... Да, нам позволено досыта вкушать любовь по воле своей, когда, где и с кем мы пожелаем; и единственное, чего мы не находим, — это разрешения вкушать любовь ради какой угодно цели. Напротив, при всем бесконечном разнообразии дозволенных средств законной целью объявляется лишь одна и только одна. Объект этого деяния может быть только один: оно должен быть обращено к Нуит. Дальнейшие размышления до некоторой степени нас успокаивают, привлекая наше внимание — хотя и не напрямую, как мог бы сделать юрист, а косвенно, — к некоторым природным фактам, определяющим этическую сторону проблемы. Нуит — это то, откуда все мы вышли, и то, куда мы все мы вернемся. Избежать последнего так же невозможно, как задним числом изменить первое. Этот талисман, несущий нашу физическую самобытность сквозь века, мы получили от Нуит. Следовательно, мы должны вернуть его Ей; и осквернить даже малую частицу этой чистейшей и божественнейшей квинтэссенции нашей сущности — очевидным образом значит совершить величайшее кощунство. Все в природе должно применяться строго по назначению. И наш первый долг перед самими собой — сохранить вверенное нам сокровище: «Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душу свою потеряет?»[25] Природа человека индивидуальна. Во всем свете не найдется двух одинаковых лиц, не говоря уже о двух одинаковых личностях. Разнообразие форм поистине невыразимо; красота безмерно многолика; но при этом все несет на себе печать единства, ибо все изошло из лона Нуит — и все в него возвратится. Понимание этой тонкости — знак божественности. Для того, кто это знает, все сущее — свобода; для того, кто об этом не знает, все сущее — рабство. Поскольку нет двух одинаковых личностей, не может быть и двух одинаковых выражений истинной воли; а первейшая, чисто физическая, форма самовыражения каждого человека — это уникальные проявления его сексуальности.

С одной стороны, нельзя утверждать, что существуют какие-то смыслы, которые нельзя вкладывать в эти проявления, — ибо «Нет закона, кроме “Твори свою волю”» [III:60]. Но, с другой стороны, можно и нужно утверждать, что смысл, свидетельствующий о незнании или забвении основной истины Мироздания, — это признак того, что покровы, отделяющие душу от сознания, утратили свою прозрачность и породили иллюзию, которую соискатель называет Скорбью, а непосвященный — Злом.

Сексуальный акт (даже у самых неразвитых и грубых представителей человечества) — это то самое средство, которое рассеивает туман нашего «я» на один экстатический миг. Мы инстинктивно чувствуем, что этот физический спазм — символ чуда Мессы, кое преображает материальную гостию, состоящую из пассивных элементов, земли и воды, в субстанцию Тела Божьего; поэтому неудивительно, что мудрый человек страшится осквернить столь возвышенное таинство. Именно эта истина, понятая лишь отчасти, полуинстинктивно и лишь наполовину осознанно, побудила его окружить сексуальную сферу всевозможными табу. Но в малом знании — много опасностей. Страх породил нелепые фантазии, а недостаток наблюдений привел к бесконечным предосторожностям, ни в коей мере не оправданным эмпирически. Точно таким же образом человек борется с аналогичными трудностями и в других областях. История помнит врачей, пытавшихся спасаться от чумы, с одной стороны, молитвами, а с другой — бесполезными травами. Сердце вампира пронзали обожженным колом, а жертву его защищали чесноком. С одной стороны — Сила Господня: кто усомнится в ней? С другой — сила вкуса и запаха: тоже известные факты. И человек ставил одну силу против другой, не отдавая себе отчета, насколько они несопоставимы: с таким же успехом он мог бы поставить против силы стальных мечей силу цвета своих доспехов. Современная наука, разработавшая правильную классификацию, прояснила природу магической связи. Мы больше не смешиваем планы. С физическими явлениями мы работаем физическими средствами, с духовными явлениями — средствами духа. Мы находим истинные причины явлений и не пытаемся более разрубить гордиев узел нашего невежества мечом какого-нибудь гипотетического пантеона.

Данные физиологии развеяли все сомнения в великой силе нашего природного талисмана. А благодаря современным психологическим открытиям стало понятно, что сексуальные особенности каждого человека — это своего рода иероглифы, загадочные, но поддающиеся расшифровке, и способные рассказать о его прошлом, во-первых, о его отношениях с окружающим миром в настоящем — во-вторых, и в-третьих — о том, как он может повлиять на свое будущее. Эти наиважнейшие стихи «Книги Закона» свидетельствуют, что Нуит осознаёт все эти факты и считает их, не больше, не меньше, той комбинацией цифр, что отомкнет запертый сейф нашего будущего. «Так» (т.е., при помощи этого учения) «возродится мир, малый мир — сестра моя» [I:53]. Непонимание смысла сексуальности, невежественный страх, подобный туману, невежественная похоть, подобная ядовитым испарениям, — все это мешало человечеству понять себя и осуществить свое предназначение, сознательно сотрудничая с судьбой; мешало куда сильнее, чем десятки других вещей, вместе взятых. Заблуждение это рождало чудовищ из темного чрева свой инфернальной тайны, омрачая даже религию гнусной ложью. Ни в одном из выражений сексуального инстинкта нет ничего нечистого или унизительного, ибо, по определению, в каждом из них непроизвольно проявляется образ Воли человека, а каждый человек — неважно, мужчина или женщина, — есть звезда; пенсильванец со своей свиньей ничем не хуже Святого Духа с Марией; Сапфо с Аттидой и Аполлон с Гиацинтом столь же совершенны, сколь и Дафнис с Хлоей или Галахад, посвятивший себя Граалю. Единственное, что при этом требуется, единственное, что в совершенстве очищает, освящает и возводит в ранг священнодействия каждый сексуальный акт — независимо от каких бы то ни было частных физических и психологических обстоятельств, ему сопутствующих, — это осознание любви как таинства. В качестве же Магической Операции (формула которой сводится к принципу соединения двух противоположностей и растворению, уничтожению их обеих — ради сотворения третьего объекта, превосходящего эти противоположности, — в результате чего фаза двойственности, порождающей осознание несовершенства, начинает восприниматься как абсолютное ничто, в самой идее своей тождественное этой двойственности) применение данного физического метода есть свершение Великой Работы.

В обобщенном виде эти соображения можно представить так:

1. Магическая суть акта любви никоим образом не зависит от сопутствующих ему обстоятельств, таких, как личности его участников и особенности их самвыражения на каком бы то ни было плане. Каждый человек, будучи звездой, обязан самому себе следовать по своей орбите, родственной тем элементам, из которых он состоит; светить своим собственным светом, цвет которого должен быть сообразен его особой природе; вращаться и мчаться вперед в силу природного самодвижения; и поддерживать взаимосвязи со своей галактикой, оставаясь на своем особом месте во Вселенной. Само его существование — единственное и достаточное оправдание его содержанию и его проявлениям.

2. Единственная ошибка, которую он может допустить, — это отступить от осознания себя как объекта, уникального в своем роде, с одной стороны, и необходимого с точки зрения стандартов природы — с другой.

«Книга Закона» в простых и ясных словах призывает преобразовать это учение в практическое правило, согласно которому каждый мужчина и каждая женщина смогут наслаждаться своей сексуальной жизнью во всей полноте и превратить ее в то, чем она должна быть по праву, а именно — в самую священную часть жизни религиозной («священную» — потому, что она наделяет духовной святостью даже самые грубые физические проявления). Каковы бы ни были ваши сексуальные предпочтения, по Закону Телемы вы вольны быть именно такой звездой, какой вы являетесь от природы, и в радости идти своим путем. В этом стихе не сказано прямо, но в других местах подразумевается, что единственный признак ошибки в истолковании вашей истинной Воли — это ложное представление о том, что для ее исполнения вам придется чинить препятствия Воле другой звезды. Поэтому можно принять как общее правило, что не подобает уничтожать, калечить или оскорблять другую звезду ради своего сексуального удовлетворения. Обязательное условие любого акта — взаимное согласие. Разумеется, надо понимать, что согласие не всегда бывает выражено явно. Бывают случаи, когда соблазнение или изнасилование служит к освобождению или посвящению того, кто ему подвергся. Но судить о правомочности подобных действий можно лишь по их результатам.

На практике самая главная предпосылка сексуального акта — непроизвольное и непреодолимое влечение; это пробуждение воли к творению, окрашенное восторженной страстью. Этому состоянию надлежит благоговейно служить всеми возможными способами. Надлежит проводить исследования и эксперименты, которые помогут развить и разнообразить сугубо практическую сторону любви. Во всех областях науки и искусства, во всех сферах человеческой деятельности надлежит подчеркивать и превозносить проявления этой восторженной страсти. И на ее утоление надлежит обращать все свои силы, без колебаний бросая самую жизнь на прилавок Торговца Безумием. Да воссияют на стали вашего шлема златые буквы девиза: «Сверх меры — во всем!»

Эти указания почерпнуты из последующих стихов, из главы III «Книги Закона». Но высшее и абсолютное предписание, стержень вашего рыцарского обета, — в том, чтобы вы посвятили свое копье славе Владычицы вашей, Звездной Царицы, Нуит. Само ваше рыцарское звание покоится на отказе сражаться за любое меньшее дело. В этом — ваше отличи от разбойника и бандита. Вы возложили свою жизнь на Ее Алтарь. Вы достойны Ее в силу того, что готовы сражаться ради Нее в любое время, в любом месте, любым оружием и любой ценой. Ради Нее — Той, от Кого вы пришли, Той, Кому вы принадлежите, Той, к Кому вы стремитесь, — вы превратили свою жизнь в одно непрерывное священнодействие. Каждое ваше слово — во славу Ее, каждая ваша мысль — о любви к Ней. Вся ваша жизнь — один бессловесный крик, возглас экстаза, предельное напряжение страсти, обладание Ею и Смерть ради Нее. Все ваши деянья — единый жреческий акт, в котором вы предаете Ей свое тело. Гостия в этом таинстве — диск Солнца, одной из звезд Ее тела. Ваше сердце в каждом биенье своем источает кровь в Ее чашу. Это вино Ее жизни — сок ягод вашей лозы, созревшей под солнцем. Этим вином вы пьяны. Оно омывает ваш труп — частицу преломленной Гостии, кою вы, Жрец, погрузили в златую чашу Ее. Вы, Рыцарь и Жрец Ордена Храма, служа Ее мессу, чрез Нее становитесь Богом — через любовь и смерть. И это — деянье любви, в каком бы обличье оно ни предстало: будь то с конем, как у Калигулы, с чернью, как у Мессалины, с великаном, как у Гелиогабала, с деревом, как у Нерона, или с чудовищем, как у Бодлера; будь то любование кровью, как у де Сада, вожделенье к мехам и хлыстам, как у Захер-Мазоха, страсть к перчаткам, как у Иветт Жильбер[26], или умиленье младенцами, как у Э.Т. Рида из «Панча»[27]; любит ли человек лишь самого себя, презрев остальных, как Нарцисс, отдается ли без любви всем, кто любит его, как Екатерина, или же, наконец, замыкает вожделенье в душе от осознанья тщеты всего телесного и превращает всю свою жизнь в одну безудержную спинтрию[28] воображения, как Обри Бердслей, — способ не имеет ни малейшего значения. Бах идет одним путем, Китс — другим, Гойя — третьим. Важна только цель: всякое деянье любви — в любой своей форме — предназначено для того, чтобы служить Нуит, любить Ее, достичь Ее и стать Ею. «Отсечь последствия»[29] акта любви так же невозможно, как и последствия любого другого поступка. Если уж вы обладаете вышеупомянутым талисманом, то время от времени его приходится использовать, желаете вы того или нет. Совершив нечто такое, из-за чего он утратит силу или сократится в количественном отношении, вы оскверните самого себя и предадите доверие, оказанное вам, когда вы приносили присягу по вступлении в тот суровый рыцарский Орден, имя которому — Мужество. Мощь этого талисмана неодолима, как и любая другая природная сила. Всякий раз, когда она пускается в ход, должно родиться некое дитя. И дитя это должно быть сотворено по вашему образу и подобию; оно должно стать символом вашей природе и выражением вашей истинной бессознательной Воли.

Разумеется, далеко не каждый акт любви приводит к рождению ребенка в буквальном, физическом смысле этого слова. Что же происходит в тех случаях, когда это естественное следствие предотвращается (будь то по случайности или преднамеренно)? Материалист мог бы заявить, что химическое соединение, разрушившись, лишается силы, подобно тому, как серная кислота теряет свою агрессивность, если нейтрализовать ее едким натром. Но плох тот материалист, который заявит нечто подобное! Необходимо принимать в расчет весь потенциал кислоты. Даже утратив возможность разъедать металл, она по-прежнему может карбонизировать сахар, вырабатывать газ, выделять тепло и так далее, реализуя так или иначе всю полноту способностей, которые достались ей в наследство от сил, затраченных на ее формирование. Представление о том, что вещество может попросту исчезнуть в ходе каких-либо преобразований, противоречит закону сохранения материи и энергии. Представление о том, что человек — существо, потенциально способное преобразить лик Земли, — после смерти целиком и полностью превращается в косный труп, противоречит самой Природе. Все, чем он являлся при жизни, так или иначе должно сохраниться; и если форма, которую оно примет, окажется недоступна одной группе чувств, — что ж, есть и другие! Сама идея возникновения объектов из ничего и исчезновения их в ничто рухнула вместе с теорией флогистона[30].

Даже скептику — и, более того, именно скептику в первую очередь — должно быть совершенно очевидно, что наш талисман, один-единственный микроскопический змей в составе которого способен возвести себе такую обитель, из которой будет повелевать телами других людей на протяжении целого поколения, как Александр, или умами их — на протяжении целой эпохи, как Платон, не может быть уничтожен или сведен на нет никакими мыслимыми силами. Этот талисман вступает в силу сразу же, как только покинет свою цитадель. Об этом знали еще древнееврейские раввины, говорившие, что прежде, чем Адам обрел Еву, от семени его, пролитого во сне, зачала и понесла Лилит, и так явились на свет смешанные племены сатиров, эльфов и тому подобных созданий, населивших потайные области земли, не доступные органам чувств обычного человека.

Я принимаю как данность, что всякое излияние этого талисмана неизбежно влечет за собой рождение ребенка на том или ином плане нашей бесконечно разнообразной вселенной. Ребенок этот непременно наследует частицу природы отца; характер же его определяется отчасти средой, в которой этот ребенок взращивается до полного проявления, живет и, наконец, претерпевает то преображение, которое мы называем смертью, а отчасти — сокровенной волей отца, на которую в момент отделения талисмана может, однако, повлиять его сознательная воля. Ввиду последнего обстоятельства чрезвычайно важно научиться осознавать свою истинную сокровенную Волю, свою сущностную природу. Это и есть Великая Работа, исполнив которую, человек достигает адептата, если только признаёт, что его сознание — ввиду своей зависимости от внешних обстоятельств — остается всего лишь смутным отражением солнца в грязной воде, тогда как истинное Солнце — это его Безмолвное «Я». И если такой человек хочет развивать свои способности, ему надлежит использовать этот могущественный талисман для творения по своему образу и подобию.

Но, при всей своей чудодейственной мощи, этот талисман еще и необыкновенно чувствителен. Если поместить его в неблагоприятную среду, он может породить гротескные или опасно искаженные образы отцовского Слова. Всем известно, что здоровых детей рождают и взращивают здоровые матери, любящие и достойные спутницы своих мужей. Дети же, зачатые в ненависти, в пьяном угаре или в болезни, почти всегда несут на себе физические и духовные следы злоупотребления этим талисманом. На детей — до третьего и четвертого колена — ложатся грехи не только отца, но и матери, и даже всего их общественного окружения. И сделанного не воротишь: человек в одно мгновение может разрушить свое царство — наследие бесчисленных династий, соблюдавших биологическое благоразумие.

Очевидно также — помимо всех магических соображений, — что злоупотребление этим талисманом влечет за собой всевозможные нравственные, душевные и духовные беды. Неправильный с тактической, стратегической или же с обеих точек зрения подход к сексуально жизни — постоянная причина преступлений, психических и физических болезней и вырождения. «Книга Закона» настоятельно подчеркивает важность всех этих идей. Акт любви должен быть спонтанным и абсолютно свободным. Человек должен быть верен себе. Ромео не должен вынуждать себя жениться на Розалине по семейным, общественным или финансовым причинам. Никакие расовые или религиозные соображения не должны ставиь преград между Дездемоной и Отелло. Гомосексуал не должен осквернять свою природу и совершать духовное самоубийство в попытках подавить или извратить любовь — попытках, к которым так часто побуждают его невежество и страх, стыд и слабость. В каком бы деянье ни выражалась душа, только это деянье законно — и никакое иное.

Но, с другой стороны, каково бы ни было это деянье, оно всегда остается священным таинством и даже в самом профанированном виде не теряет свой эффективности. Оно всегда дает плоды; и профанировать его — значит всего лишь превратить эти плоды из пищи в яд. Деянье это должно быть чистым и страстным. Его надлежит понимать как слияние с Богом в сердце Святого Святых. Всегда нужно помнить, что от этого действа родится дитя. Нужно выбрать среду, сообразную качествам, которыми вы желаете наделить своего ребенка. Нужно начертать свою сознательную волю на чистых водах невозмутимого ума, огненными письменами, Солнцем своей Души. Нельзя привносить в талисман посторонние влияния, как это происходит, когда «я», наделенное речью, противоречит его подлинному предназначению. Если ваша истинная Воля, смысл вашей инкарнции, заключается в том, чтобы нести мир и спокойствие на Землю, не дóлжно совершать акт любви из побуждений, основанных на ревности или зависти. Необходимо укреплять свое тело, как только возможно, и защищать его от всех невзгод, дабы субстанция талисмана не утратила своего совершенства. Необходимо хранить свой ум в покое и безмятежности, обогощать его знанями, организовывать его способности и разрешать возникающие в нем конфликты, дабы он по-настоящему понимал ваше Безмолвное «Я», разбирая в свете Его велений все частные жалобы и неуравновешенные мнения, поддерживая сосредоточенность Воли внутри своих укрепленных рубежей и с безраздельным энтузиазмом принимая Господство Его замысла, находящего выражение в вышеназванном действе. Воля должна запечатлеваться в субстанции талисмана. Выражаясь языком алхимии, она должна быть той Серой, что закрепляет Ртуть, которая, в свою очередь, определяет природу Соли. Весь человек, от сокровеннейшего Божества внутри себя и до кончика самой крошечной ресницы, должен действовать как единый слаженный механизм, в котором не найдется ни одной бесполезной, ни одной дисгармоничной детали; он должен быть как перун в деснице Зевса. Пусть он отдастся весь единому акту любви. Пусть перестанет сознавать себя чем-то иным, кроме Воли. У него не должно быть воли; он должен сам — весь, без остатка, — преобразиться в Волю.

И, наконец, этот акт должен стать наивысшим. Пусть исполнит его и умрет. Умерев же, пусть снова восстанет, освободившись от той, прежней Воли — свершив ее в таком совершенстве, чтобы в нем не осталось ни единой ее частицы. Воля эта должна излиться в сосуд — вся до последней капли. И тогда дитя, которое она породит, будет всецело от духа.

Но этого недостаточно. Почва, в которую ложится семя, должна быть готова принять его. Надлежит выбрать место с подходящим климатом; надлежит обработать поле; и всех врагов, способных покуситься на жизнь новорожденного, надлежит изгнать туда, откуда злоба их не сможет повредить ему. Все эти соображения очевидны в случае, когда речь идет о рождении детей в физическом смысле слова. Нужно правильно выбрать женщину, которая станет матерью ребенка, и обеспечить ей подходящие условия. Но к актам любви, не рассчитанным на физическое продолжение рода, все это относится в еще большей степени, ибо плод в утробе матери защищен многими поколениями биологической адаптации, духовные же дети более подвержены болезням и уродствам, ибо состоят из материи более тонкой и уязвимой. Ввиду бесчисленного многообразия возможностей, раскрывающихся в процессе творения, каждый адепт должен решать эту проблему сам для себя, приложив к тому все свои силы. Существуют магические способы установления связи между накопленной силой и материей, на которую маг желает ею воздействовать; но методы такого рода желательно передавать в личных наставлениях и осваивать на практике самостоятельно. Приведенное здесь описание — всего лишь голая схема, но даже и она с легкостью может ввести читателя в заблуждение.

Однако общее правило гласит, что надлежит заранее обеспечить всё необходимое, чтобы желаемая вещь легче явилась на свет, и устранить все противоречащие ей влияния, дабы предотвратить опасность выкидыша.

К примеру, человек, стремящийся поправить здоровье, должен содействовать своей Магической Воле, принимая все подобающие гигиенические и медицинские меры. Человек же, намеревающийся развить свой художественный талант и стать скульптором, должен посвятить все свои силы обучению и тренировке, окружить себя прекрасными образами и, по возможности, поселиться в таком месте, где сама природа несет на себе печать перстов Великого Зодчего.

Пусть каждый избирает предмет своей страсти по кивку своего Безмолвного «Я». И да не затмят Солнца его Души предрассудки, порожденным ощущениями, эмоциями или рациональным умом! Взаимное притяжение невозможно спутать ни с чем, под какими бы масками ни пытался скрыть его наш рассудок. Без него же, без этой могучей и чистой страсти, нет и Магической основы для Таинства. Но притяжение такого рода — это лишь первое условие. Когда два человека становятся близки, каждый пик утоления страсти снова и снова сокращает расстояние между ними, побуждая к взаимному наблюдению, а предельная ясность ума, наступающая вслед за разрядом накопившейся магнетической силы, делает обоих непомерно критичными. Чем сложнее организован ум, тем с большей вероятностью события развиваются именно так; и тем больше опасность обнаружить какую-нибудь неприятную мелочь, которая в конце концов — как подсказывает нам опыт — останется единственным возможным предметом для наблюдений; так, мы продолжаем помнить о бородавке на носу какого-нибудь давнего знакомого, даже когда забудется все лицо.

Поэтому любящий должен соединиться с объектом Любви не просто в силу физического влечения, а по Воле к такому страстному содружеству, для которого Воля-к-любви служит всего лишь Магическим символом. Быть может и нет на свете двух одинаковых воль, однако могут найтись две воли, настолько родственные друг другу, что в их проявлениях не будет никаких разногласий. Недостаточно найти партнера пассивного типа, который только и способен, что блеять «да будет воля Твоя!»: это неизбежно кончится презрением, скукой и утратой доверия. Необходима такая страсть, которая сможет гармонично смешаться с вашей собственной. При этом совпадение областей, в которых находят свое выражение умы партнеров, не обязательно; наоборот, даже лучше, когда два совершенно несхожих мира мышления и опыта приходят к родственным выводам. Важна, однако, близость по самому складу ума; важно, чтобы механизмы мышления основывались на схожих принципах. Каждый партнер должен понимать психологию другого. Общественное положение, физический облик и бытовые привычки гораздо менее важны, особенно в обществе, принявшем Закон Телемы. Терпимость естественным путем порождает тактичность, а тактичность, в свою очередь, облегчает бремя терпимости. Как бы то ни было, большинство людей, особенно женщин, весьма искусно приспосабливаются к своему окружению. Я говорю «особенно женщин» потому, что женщины почти всегда осознают важную часть своей истинной Воли — волю к деторождению. Все прочее для них по сравнению с этим несерьезно; и все вопросы, не имеющие к этому отношения, они отбрасывают как несущественные, быстро приобретая навыки, которые требуются от них для поддержания семейной гармонии как условия, благоприятствующего продолжению рода.

Разумеется, то, что я здесь описал, — это лишь идеальная модель. На деле мы не обычно не реализуем и третьей части отпущенных нам возможностей. Наш магический «мотор» обрел бы небывалую мощь, если бы мы научились эффективно использовать заложенные в нем «лошадиные силы» хотя бы на 50%. Но подавляющее большинство людей понятия не имеют, что значит принимать Любовь как серьезное и священное действо, что значит смотреть на мир глазом микроскописта или внимать ему сердцем и мозгом художника. Своим невежеством и стыдом они превратили Любовь в гниющий чумной труп; они рушат над собою храм Любви, а Любовь в отместку сокрушает их жизни.

Шансы найти подходящий объект Любви свелись почти к нулю из-за подмены тех необходимых условий для нее, что были описаны выше, совершенно искусственными и неуместными соображениями: ограничениями, налагаемыемыми на сам любовный акт, институтом брака, общественным мнением, заговором молчания, преступными законами, финансовыми оковами, избирательностью по принципам расовой, национальной, сословной, религиозной, социальной, политической и даже семейной принадлежности. Нашу планету населяют миллионы людей, но среднестатистическому человеку дозволено выбирать себе пару в лучшем случае из пары десятков «приемлемых» кандидатур.

Добавлю к своему храму еще один столп. Слишком часто случается так, что два человека, полностью подходящих во всех отношениях для взаимной любви, не имеют возможности адекватно выразить эту любовь, ибо попросту неосведомлены о технике любовного акта. То, что должно явиться кульминацией Мессы в Природе — явление Бога во плоти, — оказывается столь грубым, неуклюжим и низменным, что неизбежно вызывает разочарование и отвращение. Обе стороны с ужасом осознают, что творится что-то неладное. Но они не знают, как поправить дело. Они стесняются обсуждать это. У них нет ни опыта, ни наставника, ни воображения, которое подтолкнуло бы к экспериментах. В результате тысячи чувствительных влюбленных отворачиваются от Любви и осыпают Ее проклятиями. А несметные миллионы людей, не столь тонко чувствующих, принимают происходящее как данность, смиряются и терпят, пока Любовь окончательно не выродится для них в виноватое пресмыкание в грязи. Они тащатся по этой грязи на навозной телеге, вместо того чтобы мчаться в небеса «на колеснице огненной и конях огненных»[31].

Причина всех этих несчастий — ужас, который внушает людям Любовь. За последнюю сотню лет каждый автор, мало-мальски достойно писавший на темы морали, сознавал своим долгом обрушить громы и молнии вперемешку с градом серным и огненным на Содом и Гоморру современности, где полагают, что Любовь постыдна и должна скрываться от глаз, или же обмазывают ее навозом сантиментов, дабы свиньи, населяющие сии города, смогли узнали в ней свой идеал. При этом нам почему-то не приходит в голову заявить художнику, что искусство его столь священно, столь омерзительно, столь великолепно и столь позорно, что ему ни в коем случае не следует ни самому учиться пользоваться орудиями своего ремесла, ни ходить в школу, где его могли бы обучить смотреть на мир своими глазами и воспроизводить увиденное своею рукой. Человеку, который хочет врачевать болезни, мы не запрещаем постигать свой предмет во всей его полноте, от анатомии до патологии, и не требуем, чтобы он, впервые в жизни взяв в руки скальпель, тотчас удалил бы аппендикс какому-нибудь ценному для общества архиепископу.

Но ведь любовь — это тоже искусство, не уступающее искусству Рембрандта; это тоже наука, не уступающая науке Листера[32]. Разум должен выразить сердце во внятной речи; тело должно стать храмом души. Животный инстинкт присущ человеку не в меньшей мере, чем обезьяне или быку. Но, с точки зрения нравственных норм буржуа, весь акт любви должен сводиться к проявлениям этого инстинкта. И в том виде, в каком его знает буржуа, этот акт и впрямь унизителен. Для него этот акт нелеп, непристоен и груб, как у неразумной скотины; это возня в грязи, недостойная гордого звания человека и величия сокрытого в нем Божества. Для него он так же мерзок, как чавканье дикаря, когда тот набивает рот сырой печенью врагов или жадно лакает джин, выторгованный у белого человека. Но даже если подобная пища вызывает у нас отвращение, значит ли это, что есть и пить — преступление? И как нам удалось дойти от каннибальских котлов до Лаперуза и Николса[33], если не путем тщательного отбора и серьезных, увлеченных исследований?

Для буржуа акт Любви — это просто разрядка напряжения, физического, как при дефекации, и нравственного, накопившегося под гнетом рутинной добропорядочности; это блаженное, хоть и недолгое, возвращение на уровень скота, которого он якобы презирает. Это своего рода опьянение, которое ненадолго притупляет его стыд, но затем ввергает его еще глубже в пучину отвращения. Это грязный, мерзкий и бессмысленный поступок. Более того, это даже не собственный его поступок, а действие, навязанное ему неким исполином, перед которым он совершенно беспомощен; он выполняет его почти бессознательно, как безумец или как автомат. Он — словно деревенский дурачок, заблудившийся в лесу и бредущий через черное, зловонное болото, источающее тысячи опасностей, грозящее смертью, болезнью и прочими несчастьями всевозможных видов и форм. Секс для него — торговец Крысиным Ядом в свинцовой обертке, которую он мнит серебром; и за этот сомнительный товар он платит дважды: сперва — отвращеньем и страхом, как трус, а после, жадно набив себе пузо, — болью и рвотой.

Все это он прекрасно знает; во всем этом он полностью отдает себе отчет; и — в свете его собственного подхода — он совершенно прав, что боится Любви и ненавидит ее, прячет ее от всех и от себя самого и клянется, что к ней непричастен. Запеленав труп Любви в тряпки сентиментальности, в эти мерзкие сальные лохмотья, он цедит с надменной усмешкой, что никто никогда не видел Любви нагой; когда же дремлющий в нем скот заворочается во сне, он примется мазать эту мумию грязью, похотливо мыча, что Любовь — никакое не Божество во Храме Человека, а всего лишь кусок мертвечины, как ячмень у него на глазу.

Но мы, телемиты, как всякий художник, способный любить Любовь, без страха и без стыда взираем в лицо Божеству — и в собственной нашей душе, и во всей Природе. Хотя и мы, подобно буржуа, употребляем слово Любовь, но для нас оно не настолько опошлено, чтобы стать рутиной[34]; неоскверненное, оно вечно пылает в своем святилище, возрождаясь во всей первозданной чистоте с каждым вздохом жизни. Однако то, что мы называем Любовью, — это нечто такое, чего буржуа не видел за всю свою жизнь. Он отродясь не слышал и даже не помышлял в сердце своем ни о чем подобном. Мы понимаем Любовь как самую суть Перемен, а Перемены — как Жизнь всей Материи, сущей во Вселенной. Мы понимаем Любовь как способ Движения Воли к Перемене. Для нас каждый поступок есть акт Любви, ибо каждый поступок подразумевает Перемену. Жизнь — восторженный танец; ритм ее — бесконечный экстаз, который никогда не утомит нас, никогда не приестся. Наслаждение, которое этот танец дает нам лично, проистекает не только из нашей собственной роли в нем, но и от осознания его совершенства в целом. Мы изучаем его строение; мы расширяем свою личность, теряя себя в постижении этого целого; и в конце концов мы сливается с ним воедино. Вслед за египетским посвященным мы восклицаем: «Нет в нас ни единой части, что не от Богов», — и добавляем антистрофой: «Нет в Богах ни единой части, что не от нас»[35].

Поэтому та Любовь, которая есть Закон, нисколько не ниже Любви в узком, личном смысле этого слова. Ибо Любовь, преображающая Двоих в Одно, есть то же самое орудие, посредством которого даже последние Двое — «Я» и «Не-Я» — могут достичь Единства в мистическом браке Невесты, Души, с Тем, кто от века сужден ей в супруги; о да! со Всевышним, с Истиной, с Богом Всего-во-Всем.

Поэтому мы говорим, что Любовь свята, что она — религия нашего сердца, наука помыслов наших. Разве Она не достойна Своих законных Обрядов, Своих жрецов и поэтов, Своих творцов красоты в красках и формах, призванных славить Ее, Своих музыкантов, чтобы Ее воспевали? Разве Она не достойна Своих богословов, что, проникая мыслью в сущность Ее, будут о Ней возвещать? Разве не вправе и те, кто допущен только в преддверие храма Ее, причащаться Ее природе? И не должна ли наша наука измерить Ее, открыть глубины Ее, исчислить Ее высоты и разгадать наконец законы Ее естества?

И вот еще что: для нас, телемитов, воспитавших сердца и умы свои так, чтобы править искусно этой небесной ладьей — кораблем Любви, воспаряющим к самому Солнцу, — для нас акт Любви есть посвященье тела Любви. Мы приносим тело свое на алтарь Любви, чтобы даже животное в нас послужило Воле Души. Поэтому нам надлежит изучать искусство Плотской Любви. Негоже нам быть невеждами и неумехами. Мы должны быть холодны и опытны, как хирурги; мы должны превратить свой разум, глаза и руки в совершенные орудия Воли.

Нам надлежит изучать этот предмет беспристрастно и не таясь. Будем помнить, что во всякой науке нужно читать учебники, слушать лекции, посещать демонстрации и защитить диплом — и только затем уже переходить к практике.

Произнося эти слова, «акт любви», мы имеем в виду совсем не то, что подразумевает под ними буржуа. Для него это — уродливые корчи, как у припадочного; для него это — скотская возня, бессмысленные судороги и муки борьбы с отвращением и стыдом. Мы же говорим, что акт любви должен быть подлинным искусством; мы обучены выражать душу и дух на языке тела. Мы не отрицаем реальности тела и не презираем его; но мы трактуем его только как орган выражения нашего «Я», и никак иначе. При этом мы сознаем, что оно должно подчиняться своим собственным законам: законы разума или морали для него непригодны. Мы любим; иными словами, мы жаждем единения; следовательно, каждая из двух сторон, желающих единения, должна изучать другую; каждую бабочку мысли надлежит рассмотреть в полете и дать ей такой цветок, который будет ей милее всех. Лексикон Любви небогат, слова ее просты и избиты; любые замены им — слишком высокопарны. Все это не трогает сердца.

Но язык тела неисчерпаем; одними только ресницами можно беседовать ночь напролет. Речи тела нежны и изысканны, как тени от листьев Древа нашей Души, колеблемого ветром Любви; они так утонченны, что ни Китс, ни Гейне в поэзии, ни Брамс, ни Дебюсси в музыке не сумели облечь их плотью. Каждый художник знает эту муку — невозможность выразить свой замысел в материале; и чем более он велик, тем глубже отчаянье. Но то, чего ни один из них не смог добиться за всю свою жизнь, полную страстного пыла, в совершенстве воплощает тело любого человека, который познал любовь и усвоил, как надо любить.

Примечание: маг, который знает, как формировать необходимые связи, может с успехом использовать любое, без исключения, действие для достижения любой поставленной цели.

* * *

II:21. Нет нам дела до изгоев и непригодных: пусть умирают в нищете своей. Ибо они ничего не чувствуют. Состраданье — порок царей; попирай ничтожного и слабого: таков закон сильных; это наш закон и радость мира. Не думай, о царь, об этой лжи — что Должен Ты Умереть: воистину, ты не умрешь, но будешь жить. Да будет отныне известно: если тело Царя распадется, он пребудет в чистом экстазе вовек. Нуит [Nuit]! Хадит [Hadit]! Ра-Хор-Хуит [Ra-Hoor-Khuit]! Солнце, Сила и Зоркость, Свет — они для служителей Звезды и Змея.

Комментарий. В этом стихе — немало от ницшеанства. Это естественный эволюционный подход. Что толку продлевать страдания больных туберкулезом и прочими неизлечимыми болезнями, как делают в наши дни? Избавляться от слабых — закон Природы. И это — милосерднее всего. Без этого сильные не могут развиваться как дóлжно; без этого они склоняются под мертвым грузом слабых и отсеченных, больных и атрофированных конечностей. Христиан — Львам!

Наш филантропизм, этот сифилис разума, опирается на ложную предпосылку о том, что Царь смертен. На деле же Царь превыше смерти; смерть — всего лишь водоем, в который он погружается для отдохновения. Нам надлежит вернуться к спартанским идеалам воспитания; злейшие враги человечества — те, кто под предлогом сострадания к нему длят из поколения в поколение его недуги. Христиан — Львам!

Пусть слабые и негодные возвращаются в плавильный котел, как стальные отливки с изъяном. Смерть очистит, перерождение исцелит все ошибки и неудачи. Природа справится с этим сама, если попросту не мешать ей. А как быть с теми, кто физически пригоден к жизни, но осквернен гнилью души, язвой комплекса греховности? И в третий раз я отвечаю: Христиан — Львам! Хадит называет себя Звездой, то есть Частицей Макрокосма, и Змеем, то есть символом Движения или Любви и Колесницей Жизни. Он — Гарпократ, Душа-Карлик; Он, если можно так выразиться, Сперматозоид всей Жизни. Солнце и т.д. — всего лишь внешние проявления или Облачения этой Души, подобно тому как Человек — Облачение сперматозоида биологического, Древо, которое выросло из этого Семени и обладает способностью приумножать и продолжать заложенную в нем Природу, вовсе не обязательно сознавая при этом, чтó оно делает. Само слово «Смерть» в значении более глубоком, чем обыденное, не имеет смысла вне представления о Вселенной как о явлении, обусловленном «Временем». Но что есть Время?

Люди постоянно путаются в таких понятиях, как «вечный» и «вовек». Мечтая о «вечном счастье», они подразумевают под этим некий цикл разнообразных событий, вызывающих исключительно приятные ощущения; иными словами, они хотят, чтобы время шло и дальше в точности так, как идет, но чтобы при этом они были избавлены от таких неудобств, как бедность, болезни и смерть. Понятно, что это пустые фантазии; но вечные состояния на самом деле возможны, если только определять сам этот термин разумно. Можно, например, разжечь в себе flammam aeternae caritatis[36]; можно испытать такую любовь, которая воистину окажется вечной. Такая любовь должна быть абсолютно независимой от явлений, обусловленных временем. Схожим образом и наша «бессмертная душа» — объект совершенно иного порядка, нежели наша смертная оболочка. Разумеется, эта Душа — особая Звезда со своими уникальными свойствами; но свойства эти «вечны» и составляют часть природы данной Души. Представляя собой монистическое сознание, Душа эта не способна воспринимать саму себя и собственные свойства, как объяснялось ранее; поэтому для постижения себя она входит в мир двойственности со всеми его временными, пространственными и причинно-следственными ограничениями. «Счастье» Супружеской Любви или поедания marron glacés[37] — это конкретное, внешнее и невечное проявление соответствующей абстрактной, внутренней и вечной идеи, подобно тому как всякий треугольник — это всего лишь частное и несовершенное отображение идеи треугольника. (При этом не имеет значения, считаем ли мы «Треугольник» нереальным объектом, выдуманным для удобства, чтобы объединить в общую категорию все реальные треугольники, или наоборот. Как только возникает идея Треугольника, все реальные треугольники оказываются с ней в вышеописанных отношениях.)

Никто не мечтает растянуть эти «реальные» состояния во времени даже на сравнительно краткий срок: Супружеская Любовь, хоть и дается в теории на всю жизнь, обычно делается невыносимой уже через месяц; а marron glacés начинают вызывать отвращение уже после первых пяти или шести килограммов. Но вечное «Счастье», не зависящее от форм, не становится менее приятным от того, что эти формы перестают доставлять удовольствие. Просто-напросто Идея прекращает отображаться в этих конкретных образах; как только первая радость от самоосознания в них сходит на нет, Идея начинает замечать ограничения, чуждые ей и, в сущности, ее отрицающие. Она начинает осознавать внешнее несовершенство marron glacés и понимает, что они больше не могут служить верным отражением ее бесконечной разнообразной природы. Поэтому она отвергает их и создает себе новую форму для проявления — например, ночные сорочки со светло-желтыми ленточками или сигареты «Эмбер».

Схожим образом поэт или художник, желающий выразить Красоту, выбирает для нее конкретную форму; и, если повезет, эта форма поначалу оказывается вполне согласной с его ощущениями; но рано или поздно он осознаёт, что не смог включить в нее те или иные элементы своей личности и должен создать для их воплощения новое стихотворение или картину. Он может понимать, что ему не приходится рассчитывать на что-то большее, чем отображение малой части всего потенциального совершенства, да и то в несовершенных образах; но, по крайней мере, он может постараться высказаться как можно более полно хотя бы в пределах, поставленных ментальными и сенсорными инструментами данного ему (и столь же несовершенного) символа Абсолюта — человеческого тела, в котором он воплощен.

Формы, сотворенные им, подвержены тем же изъянам, что и любые другие; рано или поздно «Счастье» утомляется от попыток изобретать все новые и новые образы и, разочаровавшись, начинает сомневаться в самом себе. Лишь немногим людям хватает ума перейти от разочарования в нескольких испытанных формах «Счастья» к более общему принципу и признать, что все «реальные» формы несовершенны; но и эти люди в большинстве своем попросту преисполняются отвращения ко всему процессу и устремляются в своих мечтах к «вечному» состоянию. Однако, как мы уже знаем, осуществить это состояние в проявленной реальности невозможно; и, понимая это, Душа приходит к выводу, что нет на свете иного блага, кроме «Прекращения» — отказа от своих творений и от самой склонности творить. Она начинает тосковать по нирване.

Но у этой проблемы есть и другое решение, которое я неоднократно пытался показать в своих работах. Мы можем признать фундаментальный характер бытия — возражать против чего на самом деле было бы нелепо. Ведь мы не в состоянии уничтожить или даже изменить хотя бы в малейшей степени суть и природу какого бы то ни было элемента такой Вселенной, все частицы которой в равной мере важны и неотъемлемы, единосущны и взаимосвязаны, равноценны, независимы и взаимозависимы.

Следовательно, мы можем согласиться с тем, что Абсолюту аподиктически присуще свойство постигать самого себя посредством самовыражения — вначале через разделение на Положительное и Отрицательное, а затем через сочетания этих первозданных противоположностй в бесконечном разнообразии конечных форм.

В результате мы можем либо 1) прекратить искать Абсолют в каких бы то ни было его образах, поскольку для того, чтобы открыть его в какой-либо форме, нам пришлось бы очистить эту форму от всех без исключения качеств, ей присущих; либо, напротив, 2) перестать отвергать какие бы то ни было образы Абсолюта, поскольку достижение последнего неизбежно повлечет за собой актуализацию той части его природы, которая устремится к самовыражению в новой вселенной образов.

Но, придя к выводу, что оба эти пути (материалистический и мистический) в равной мере тщетны, мы можем избрать для себя одно из двух других направлений, основанных на принятии реальности, или же оба одновременно.

Во-первых, мы можем признать, что наши особые свойства суть частные отражения Абсолюта; трактовать все образы, с которыми мы сталкиваемся, как неотъемлемые и жизненно важные элементы нашей собственной сущности и, в равной мере, необходимые явления Природы; и скорректировать свое восприятие реальности таким образом, чтобы каждое событие становилось очередным пунктом описи наших владений, которую мы составляем для самих себя. Мы будем тщательно следить за тем, чтобы не упустить ни одной статьи, — иначе баланс не сойдется. Мы будем реагировать на каждое происшествие бесстрастно и гибко, полностью сосредоточившись на мысли о том, что лишь разумное осмысление всей их совокупности может дать совершенное знание — и то не о самом Абсолюте, а только о той его части, которой являемся мы сами. Таким образом, мы будем попросту накапливать и аккуратно присоединять друг к другу одно несовершенство за другим, довольствуясь осознанием правильности их взаимоотношений.

Подобный подход, или «Путь Дао», следует признать достойным для любого человека. Этот путь не ставит себя выше Истины и не ищет ей подмен; он верен своим собственным законам и потому не менее совершенен, чем любая другая Истина. Выражение «Пять плюс Шесть равно Одиннадцати» относится к тому же порядку совершенства, что и «Десять раз по Десять Миллионов умножить на Десять Тысяч Миллионов равно Одному Триллиону»[38]. Во Вселенной, созданной Абсолютом, каждая точка — в такой же мере Центр, как и любая другая; каждая точка — средоточие сил целого. (Во всякой системе из трех точек любые две точки могут рассматриваться только в соотнесении с третьей, поэтому даже в конечной вселенной суммы свойств всех точек одинаковы, даже если в ней не найдется хотя бы двух точек с двумя одинаковыми свойствами. Так, например, окружность BCD можно построить, вращая отрезок AB на плоскости вокруг точки A; но с таким же успехом, опираясь на правила анализа и построения, за основу для нее можно взять и точку С, да и вообще любую другую точку. Мы пользуемся гелиоцентрической системой для расчетов движения планет лишь потому, что это проще и удобнее; при помощи несложных механических манипуляций можно было бы преобразовать таблицы расчетов в геоцентрические, и они остались бы верными, ибо истинность их зависит лишь от взаимоотношений между некоторым количеством тел. Все эти тела движутся, но мы условно приняли одно из них за неподвижное, чтобы легче было описывать движения остальных по отношению к нему, не осложняя наших вычислений учетом движения всей системы в целом. И для этой цели Солнце — более удобный стандарт, чем Земля.)

Во-вторых, существует и другой Путь, который мы при желании можем избрать для себя. Я называю его «другим», но некоторые, вероятно, сочтут его попросту разработкой первого, удобной для людей определенного склада.

Приверженцы первого Пути тоже непременно должны начинать с исследования своей собственной Природы и выявления ее особенностей; достигается это отчасти интроспекцией, но в первую очередь — посредством Правильного Воспоминания[39] обо всей фантасмагории, явленной нам в опыте: если каждое событие жизни — символ некоего элемента в составе Души, то вся совокупность опыта — это «Имя» всей той части Души, которая успела изречь себя к настоящему времени. Предположим теперь, что некая Душа, дойдя до этого этапа, «прочла» в своем «Имени», что она есть истинный Сын Тела Формы, зачатый от Духа Бытия и способный постигать и самого себя, и своего Отца, и все свое наследие. Не значит ли это, что, достигнув отрочества, она должна будет заявить о себе как о сыне своего Отца? Не значит ли это, что она должна будет освободиться от Формы, выносившей, вскормившей и воспитавшей ее, и отделиться от своих братьев, сестер и товарищей по детским играм? Не охватит ли ее пылкая жажда быть всецело самой собой и найти некую иную Форму, в которой она сможет запечатлеть свой образ, как это сделал в свое время ее Отец?

Подлинный Сын своего Отца не побоится, что его осудят за самонадеянность или недостаток сыновней почтительности, если он оставит родительскую семью в стремлении создать свою собственную — в стремлении давать жизнь мальчикам, которые, возможно, не станут достойней или смелее, чем ее братья, и девочкам, которые, возможно, не станут красивей или нежнее, чем ее сестры, но зато будут его собственными, будут нести в себе его собственные недостатки и собственные его желания, пробужденные волшебством экстаза, в котором он умирает во чреве той ведьмы, что алчет жизни его и покупает ее Монетой, несущей на себе его Печать и Образ.

Такова тайна Души Художника. Он знает, что он — Бог, Сын Богов; он не боится и не стыдится показать, что он рожден от семени Отца своего. Он гордится драгоценнейшей привилегией своего Отца и, пользуясь ею, воздает этим должное не только себе, но и ему. Он принимает свою семью как царский род; каждый родич его столь же возвышенно царствен, как и он сам. Однако он не будет подлинным сыном своего Отца, если не найдет для себя подходящую Форму, посредством которой сможет воспроизвести собственный Образ во множестве слепков. Он чувстует потребность любоваться собою во множестве разных нарядов, каждый из которых будет подчеркивать одну из тех изысканных черт его совершенства, которые в противном случае могли бы ускользнуть от его восхищенных глаз, сокрывшись и затерявшись в общей гармонии сердца. И Форма, что будет служить ему в этом, должна уступать его натиску, как воплощенная мягкость, гибко и точно сообразуясь и с сильнейшими, и с тончайшими чертами его рельефа, но, в то же время, быть неподатливей стали для любого нажима, исходящего не от него. Она должна верно и четко воспроизводить тот образ, который выжигает на ней его кислота. В ней не должно быть никаких изъянов, никаких неровностей; поверхность ее не должна быть ни зернистой, ни складчатой, — нет, только гладкий, сияющий блеск металла чистейшей закалки! Он же должен любить ее, эту свою избранную Форму; любить с благоговеньем и страстью: она — лик самой Судьбы его, жаждущей его поцелуя, и в очах ее пламенеет и тлеет Великая Тайна; она — его смерть; ее тело — гробница его: он может лежать в ней, объятый зловонным гниеньем, иль корчиться в адских виденьях, предав себя смерти своей же рукой, но может восстать из нее нетленным и обновленным, бессмертным и вечным, в ней и через нее исполнив свое назначенье, расплескав по вселенной искристые звезды сынов и дщерей своих; и все эти звезды — образы его бесконечности, вереница его настроений, лад за ладом, слепки его, кои она являет своим волшебством, когда его страсть расплавит ее металл. Вот так должен работать каждый Художник. Прежде всего он должен найти себя. Затем он должен найти форму, подходящую для его самовыражения. А после он должен полюбить эту форму — такой любовью, в какой нуждается всякая форма: он должен восхищаться ею, постигать ее и овладевать ею со всем вниманием к наимельчайшим деталям, пока, наконец, она сама (как покажется ему) не начнет отвечать ему любовью, со страстной гибкостью приспосабливаясь к нему и откликаясь уместно и точно, с бессознательным автоматизмом органа, до совершенства отточенного эволюцией, на каждое его действие, от самого тонкого намека до широчайшего жеста. Добившись этого, он должен полностью отдаться этой Форме; он должен уничтожать себя без остатка в каждом акте любви, денно и нощно стремясь раствориться в вожделении к ней, растопить все свое существо до последнего атома в горниле этой страсти — так же, сделал во время оно его Отец и родитель. Он должен полностью осуществить себя во всем бесконечном Пантеоне своих образов: если хоть одна из граней его останется невоплощенной, он не сможет познать себя в точности таким, каков он есть.

Разумеется, по самому большому счету Художник, чей путь описан в последних абзацах, ничем не отличается от того, кто следует «Путем Дао», однако последний обретает совершенство в уже наличествующих взаимоотношениях со своим окружением, а первый созидает личное совершенство особого рода, вторичное по своему характеру. Одного можно определить как сына, другого — как дочь Абсолюта.

Работа Художника — его отражения в излюбленной Форме — не столь совершенна, как Работа его Отца, ибо он способен выразить лишь одну частную точку зрения, да и то средствами какой-либо одной техники. Однако утверждать на этом основании, что он бесполезен, — то же самое, что объявлять бесполезным атлас мира, ибо тот передает лишь условное и приблизительное представление о малой доле всех географических фактов.

Отвлекая наше внимание от Природы — которая ошеломляет нас своей грандиозностью настолько, что кажется бессвязной и непостижимой уму, — Художник призывает нас сосредоточиться на том, как лично он интерпретирует самого себя и свои отношения с различными явлениями природы, выражая эту интерпретацию на более или менее привычном для всех нас языке. Чем мельче Художник, чем ýже его взгляд на вещи, чем проще его лексикон, чем более узнаваемы его образы, тем скорее в нем признают наставника. Чтобы быть принятым и снискать всеобщее восхищение, он должен говорить то, что все мы прекрасно знаем и без него, но о чем еще не успели наговориться до скуки, и говорить это языком простым и ясным, лишь самую малость более выразительным и красноречивым, чем тот, который у нас на слуху; и еще он должен угождать и льстить нам, облегчая наши страхи и укрепляя наши надежды и самооценку. Когда же Художник — будь то в астрономии, как Коперник, в антропологии, как Ибсен, или в анатомии, как Дарвин, — выбирает группу фактов, слишком масштабную, слишком сложную или слишком «прискорбную» для того, чтобы все окружающие немедленно с ней согласились; когда он представляет выводы, идущие вразрез с популярными убеждениями или предрассудками; когда, наконец, он пользуется языком, понятным не всем, — во всех подобных случаях он должен довольствоваться тем, что его примут лишь немногие. Ему придется ждать, пока мир признает ценность его трудов.

Чем более он велик, тем более своеобразным и менее понятным он будет казаться людям, хотя в действительности он универсальнее и проще всех. Но его не должно волновать ничего, кроме чистоты самореализации и претворения себя в образы.

II:22. Я — Змей, что дарует Знанье, Восторг и сиянье блаженства и распаляет хмелем сердца людей. Во имя мое вкушайте вино и диковинные зелья, о которых я скажу пророку моему, и опьяняйтесь ими! Не будет вам от них вреда. Эта глупость против себя же — ложь. Похвальба невинностью — ложь. Будь сильным, о человек! вожделей, наслаждайся всем, что волнует чувства и несет упоенье; и не страшись, что за это какой-нибудь Бог отвергнет тебя.

Комментарий. Только для рабов опьянение может проклятием и помехой на пути. Вспомним скакунов Шелли, «пьяных ветром собственных стремлений»[40]. Всякий, кто творит свою истинную Волю, пьян восторгом Жизни.

Вино и диковинные зелья не вредят тем, кто исполняет свою волю; они отравляют лишь тех, кто заражен Первородным Грехом. В романских странах, где не принимают Грех всерьез и где сексуальность проявляется просто, здраво и свободно, пьяницы встречаются крайне редко. Только в пуританском обществе самоанализ, подстегиваемый хлыстом какого-нибудь неотесанного грубияна наподобие Билли Сандея[41], доводит человека сперва до «сознания греха», а затем уж и до бутылки. Можете представить себе евангелиста-проповедника в Таормине[42]? Смех да и только!

Вот почему миссионерам за все столетия упорных трудов так и не удалось никого обратить в свою веру (не считая наименее развитых представителей негроидной расы, которые очень похожи на англосаксов своим психопатическим «страхом Господним» и боязнью Греха). Эти отвратительные карикатуры на человека так опасаются Истины, что при одной только мысли о самопознании перед ними разверзается ад. Самоанализ для них — нечто вроде хирургической операции, провести которую без обезболивающего — без алкоголя или наркотиков — невозможно.

Пристрастие к подобным вещам возникает из-за внутреннего неблагополучия, которое рабские души осознают при столкновении с ними. Если вы по-настоящему свободный человек, кокаин для вас будет не страшнее соленых конфеток. Нет лучшей проверки на силу души, чем отношение к наркотикам. Человеку простому, отважному и целеустремленному нечего опасаться: он никогда не станет рабом. Если же он боится, то он уже раб. Если бы даже весь мир принимал опиум, гашиш и так далее, человечество не потеряло бы ничего: тем, кто склонен злоупотреблять наркотиками, лучше было бы не рождаться вовсе.

Ибо так называемые одурманивающие вещества на самом деле способны открыть человеку его истинную суть. Если откроется, что он — Звезда, то впредь он будет сиять еще ярче. Если они возвестят: «Это Христианин», — ни человек, ни зверь, а сон заплутавшего разума, — он пристрастится к наркотику, и не ради тех аналитических возможностей, которые он стимулирует, а за его отупляющий эффект. Литтон превосходно описал это в «Занони»[43]. Глиндон, человек непосвященный, принимает некий эликсир — и видит не Адонаи лучезарного, а Стража Порога; изгнанный из Святилища, он превращается в обычного пьяницу.

«Эта глупость против себя же»: альтруизм — это прямое утверждение двойственности, каковая есть разделение, ограничение, грех в наихудшей своей форме. Я люблю своего ближнего потому, что любовь делает его частью меня, а не потому, что меня отделяет от него ненависть. Наш закон так прост, что постоянно балансирует на грани трюизмов. «Похвальба невинностью». Похвальба — это выставление напоказ, как на витрине. Претензии на альтруизм и так и называемую добродетельность — «ложь»; это лицемерие пуританина, наносящее ужасный вред как самому лицемеру, так и его жертве.

«Вожделеть» — значит, постоянно стремиться к новым и новым проявлениям Нуит. Надеяться обрести удовлетворение в объектах чувственного восприятия — это ошибка профана. Разочарование неизбежно; и оно, в свою очередь, слишком часто ведет к заблуждению, еще более пагубному, нежели первое, — к отторжению «материальности» и «чувственности». Разница между сторонниками двух этих подходов напоминает описанное Уильямом Джемсом различие между «единожды-» и «дваждырожденными»[44]. Телемиты же — «триждырожденные»: мы принимаем все так, как есть, «без вожделения к результату» [I:44], не требуя, чтобы вещи соответствовали некоему априорному идеалу и не досадуя на то, что они ему не соответствуют. Поэтому мы можем «наслаждаться всем, что волнует чувства и несет упоенье» в согласии с истинной природой всех этих вещей. Например, обычный человек боится туберкулеза. Последовательность «Христианской науки»[45] бежит от этого страха, убеждая себя, что болезнь — всего лишь иллюзия «смертного ума». Телемит же принимает болезнь как она есть и находит ее по-своему интересной. С его точки зрения, она — необходимая часть Вселенной; он не проводит «различий» между нею и другими вещами [I:26]. Схожую позицию занимают лучшие из художников. Например, Рубенс берет животное наслаждение женским телом и выражает его в своих картинах правдиво, но лишь потому, что ему не хватает воображения и аналитических способностей. Художники-идеалисты, наподобие Бугеро, осознающие разницу между Природой и своими академическими стандартами красоты, подтасовывают факты, предаваясь самообману. Но величайшие мастера, такие, как Рембрандт, изображают рыцаря, старуху и труп с равной страстью и восхищением; они любят истину такой, как она есть. Они не допускают даже мысли об уродстве и зле: всякая вещь для них оправданна самим своим существованием. Это потому, что они осознают себя частью некоего гармоничного единства; гнушаться каким-либо его элементом — значит, грешить против целого. Телемит способен наслаждаться любым опытом без исключения; в любом опыте он распознаёт отражения высшей Истины. Разумеется, даже с чисто интеллектуальной точки зрения очевидно, что все явления взаимозависимы и, следовательно, подразумевают друг друга. Если a + b + c = d, то выражение a = d — b — c ровно в такой же степени верно, как и b = d — c — a. Объявить одно из этих выражений «хорошим», а другое — плохим» было бы бессмысленно. Любые личные предпочтения свидетельствуют о несовершенстве восприятия. Но еще хуже — отрицать реальность подобных фактов и отказываться принимать их в расчет. В хартии духовной независимости записано, что угольщик — такой же гражданин, как и герцог. В структуру государства входят самые разные элементы; стремиться к единообразию или насаждать его было бы самоубийственной глупостью. Соискатель быстро усвоит эти принципы с опорой на собственный духовный опыт, и тогда он сможет наслаждаться жизнью сполна, обнаруживая свое Истинное «Я» в каждой частице мироздания.


[1] Англ. Light, Life, Love, Liberty, соответствия четырем буквам Тетраграмматона: Йод — Жизнь, Хе — Любовь, Вав — Свет, Хе конечная — Свобода. Четыре буквы L образуют свастику. Подробно эти четыре ключевые понятия, связанные с Законом Телемы, рассматриваются в «Liber 150» («De Lege Libellum», т.е. «Книжица о Законе»); см. также: Алистер Кроули. Сердце Мастера. Книга Лжей. Указ. соч., стр. 42—43. - Здесь и далее примечания переводчика
[2] Подразумевается масонство.
[3] Формулировка из Великой Клятвы A:.A:. (Клятвы Бездны).
[4] Из стихотворения Кроули «Семеричное Таинство» (1919).
[5] Фрина — знаменитая греческая гетера IV века до н.э., натурщица, с которой были изваяны несколько статуй Афродиты. В 340 году до н.э. Фрина предстала перед афинским судом по обвинению в безбожии (за то, что осмелилась изображать богиню), однако была оправдана благодаря своей красоте, произведшей огромное впечатление на судей.
[6] Аллюзия на роман Виктора Гюго «Человек, который смеется».
[7] Джон Эддингтон Саймондс (1840—1893) — английский поэт, переводчик, историк и литературный критик, автор эссе в защиту гомосексуальности («Проблема греческой этики», 1883; «Проблема современной этики», 1891) и первого в истории автобиографического труда, открыто ориентированного на исследование гомосексуальности (1889—1893).
[8] «Первый среди равных» (лат.).
[9] Кирка (Цирцея), волшебница из греческих мифов, ассоциируется главным образом с коварством; Крессида, героиня драмы Шекспира «Троил и Крессида», — с холодностью и гордыней; Клеопатра же, по преданию, была прекрасна лицом, но безобразна телом.
[10] Аллюзия на библейский эпизод об отречении апостола Петра («Истинно говорю тебе, что в эту ночь, прежде, нежели пропоет петух, трижды отречешься от меня», Мф 16:34 и др.).
[11] Леонард Эйлер (1707—1783) — швейцарско-российский математик, физик и астроном, связавший в единую систему множество известных математических дисциплин и создавший несколько новых. Славился, среди прочего, успешным участием в научных дискуссиях.
[12] Чарльз Говард Хинтон (1853—1907) — английский математик, автор популярных книг на естественнонаучные темы и научно-фантастических произведений. Его работу «Четвертое измерение» (1904) Кроули включил в программу A:.A:. (в список книг, предназначенных «для глубокого изучения» на подготовительном этапе).
[13] Иоанн Богослов — возлюбленный ученик Иисуса Христа; Тимофей — апостол от семидесяти, ближайший ученик апостола Павла, который называл его «мой возлюбленный и верный в Господе сын».
[14] Контаминация сюжетов о гибели двух великих римлян: полководца Марка Антония, покончившего с собой из-за ложного известия о смерти Клеопатры, и императора Юлия Цезаря, который, по преданию, увидев Брута среди убийц, перестал защищаться, закрыл лицо полою тоги и дал себя добить.
[15] Ананда — двоюродный брат и любимый ученик Будды, сопровождавший его как слуга в течение 45 лет.
[16] Регул (лат. «царь»), или Сердце Льва, — название звезды альфа Льва.
[17] Устаревшее название мужчины-гомосексуала.
[18] Перикл — герой трагедии Шекспира «Перикл, царь Тирский»; Лаон и Цитна — герои поэмы П.Б. Шелли «Восстание ислама» (1817).
[19] Чарльз Дилк (1843—1911) — английский либерал, политик-реформатор, блестящая карьера которого оборвалась в 1885 году из-за скандального бракоразводного процесса. Чарльз Стюарт Парнелл (1846—1891) — ирландский политический деятель, лидер национального движения, подвергнутый остракизму за женитьбу на разведенной женщине. «Каноник» Хэй Эйткен (Уильям Хэй Макдауэлл Хантер Эйткен, 1841—1927) — британский проповедник-евангелист.
[20] Миссис Гранди — персонаж комедии Т. Мортона (1769—1838), остающийся на протяжении всей пьесы за сценой; олицетворение условной морали, принятых в обществе норм.
[21] Либреттист Уильям Швенк Гилберт (1836—1911) и композитор Артур Салливан (1842—1900) — авторы комических опер, чрезвычайно популярных в Великобритании в викторианскую эпоху.
[22] Древнегреческий философ Эмпедокл, по преданию, покончил жизнь самоубийством, бросившись в жерло вулкана Этна, чтобы его чтили как бога. Схожую гибель приписывали легенды и поэтессе Сапфо, якобы бросившейся со скалы в море из-за неразделенной любви.
[23] «Первым среди равных» (лат.).
[24] Мф. 13:46.
[25] Парафраз Мк. 8:36.
[26] Иветт Жильбер (1868—1944) — популярная французская певица, всегда выходившая на сцену в длинных черных перчатках.
[27] Эвард Теннисон Рид (1860—1933) — английский художник-иллюстратор, сотрудничавший с «Панчем» и рядом других журналов.
[28] Спинтрия (от др.-греч. spinqhr — «искра») — особая разновидность римских монет (возможно, служивших для расчетов в публичных домах), на которых изображались эротические сцены или символы; этим же словом обозначались сами сцены или символы сексуального характера, а также сексуальные оргии.
[29] Цитата из трагедии Шекспира «Макбет» (I, 7).
[30] Флогистон, или теплород, — гипотетическая «огненная субстанция», высвобождением которой из горючих веществ в XVIII веке (до открытия кислорода) объясняли феномен горения.
[31] Аллюзия на IV Цар. 2:11: «...вдруг явилась колесница огненная и кони огненные, <...> и понесся Илия в вихре на небо».
[32] Джозеф Листер (1827—1912) — крупный английский хирург и ученый, создатель хирургической антисептики.
[33] Владельцы знаменитых ресторанов — парижского «Лаперуза» и лондонского «Кафе Ройяль».
[34] Аллюзия на строки из стихотворения П.Б. Шелли: «Опошлено слово одно // И стало рутиной…» (рус. пер. Б. Пастернака)
[35] «En aat am-a shu-t em neter» (др.-егип.), фраза из египетской Книги Мертвых, которую переводят с различными вариациями — как «нет в моем теле ни единой части, в которой не было бы Бога», «нет части тела моего, что не была бы частью Богов» и т.п. Эту фразу произносит умерший, достигший тождества с Осирисом. В системе Золотой Зари она фигурирует в ритуале Младшего Адепта, где ее произносит Верховный Адепт в Усыпальнице; в Гностической мессе ее повторяют прихожане в качестве формулы причастия.
[36] «Пламя вечной любви» (лат.).
[37] «Засахаренные каштаны» (фр.).
[38] В действительности последнее выражение дает миллион триллионов.
[39] Будийская медитативная практика саммасати.
[40] П.Б. Шелли, «Прометей освобожденный», II, 4.
[41] Уильям Эшли (Билли) Сандей (1862—1935) — американский бейсболист, примкнувший к секте «возрожденцев» и ставший воинствующим проповедником.
[42] Таормина — приморский город в Италии, в начале XX века — самый популярный курорт Сицилии.
[43] Эдвард Бульвер-Литтон. Занони: розенкрейцерская история. Рус. пер.: Э.Дж. Бульвер-Литтон. Призрак. Лит. обработка и приложение Г. Пархоменко. М.: «Радуга», 1994.
[44] Уильям Джемс. Многообразие религиозного опыта, лекция 8. Рус. пер.: М., «Наука», 1993.
[45] «Христианская наука» — американское религиозное движение, основанное Мэри Бейкер Эдди (1821—1910) и опирающееся на Библию и практики «духовного врачевания».
© O.T.O.
Перевод © Анна Блейз, 2009